© 2009 Marianna Schwartz. All Rights ReservedФильм начинается с легенды. Человек на дороге виден со спины, слышны слова: «Когда перед моим прадедом стояла нелегкая задача, он шел в лес в определённое место, разжигал костер и погружался в долгую молитву. И проблема решалась сама собой». (Меняются кадры: река, лес, звучит гром). Дед уже не умел разжигать костер, но шел в то же место молиться. Отец просто молился.
Интересно, что подобную историю я слышала от хасидов – это направление в иудаизме, возникшее на Западной Украине в 18 веке. Так евреи передавали историю народа, потерявшего храм и страну, когда Бог отвернул лицо свое от народа своего за грехи его. «Когда у меня возникает проблема, я остаюсь дома. Мы больше не умеем разжигать костер, мы забыли слова молитвы, мы даже не знаем места в лесу, но зато мы все еще умеем рассказывать истории». Сказано не случайно. Ведь сюжет любой истории несет в себе смысл целого. И не только действие разворачивает уникальную картину, но и картина указывает на уникальные события. Хасидская история – это предисловие к фильму и выход на, практически, библейские проблемы. И, что самое замечательное, Жан-Люк Годар – великий художник, не сопоставляет современность с библейским смыслом, с тем, чтобы придать первой значение второго. Нет, он просто не находит в болезненно-тенденциозной современности никакого иного смысла кроме библейского, открывая в ней сакральность. Многие герои фильма не без значения, конечно, носят библейские имена. Авбрахам – первый пророк и праотец; Симон – один из сыновей Якова – внука Авбрахам и праведник из Нового Завета, первый увидевший младенца Христа; Рашель – любимая жена Якова; Бенджамин – младший из двух сыновей Рашели (сын правой руки, так переводится его имя); Рафаэль – архангел, его имя означает «бог излечит». Он всегда в паре с Анжеликой и немного безумен от гипертрофированной чувственности. Анна – в Ветхом завете – мать пророка, в Новом завете – мать Девы Марии.
Кроме того, Годар-философ готов отказаться от уникальности и особенности сюжета в пользу всеобщего смысла, который стоит за этой конструкцией (схемой). (В пику тем, кто хватается за «внятные», то есть, психологически разработанные истории). Так он дважды начинает свой сюжет.
Все герои застыли как в мизансценах вдоль гранитного парапета набережной. К ним, словно нагоняющая судьба, идет корабль, на его белом фоне проплывают их фигуры. С кораблем приходит их время, выйти на сцену и сыграть свою роль. «Нас ждали на этой земле, – говорит Ж.Л.Годар. – Для нас главное понять, что прошлое требует возмещения долга, лишь ничтожную часть которого мы способны отдать. И тогда прошлые поколения таинственным образом встречаются с нашим поколением». Не только благодаря этим словам, но и потому, что еще дважды проплывут белые корабли, мы поймем, что это символ времени, которое запускается то вперед, то назад.
И вот экспозиция представлена, проблемы обозначены. Теперь герои, чьи роли во втором варианте сюжета немного изменятся (и таким образом, через них мы опознаем другое время), эти герои проходят через поле. Их шестеро, под деревом стоит еще один странный персонаж. Он пропускает их, не поднимая головы, не изменив задумчивой позы. Очень интересно разгадать, кто он. Но мы не станем этого делать. Голосами некоторых пешеходов произносится следующий текст. «– Это вопрос происхождения. – Потому что в наше время страх возникает при столкновении с вероятным. – Наше поколение ищет потерянного вопроса. Это вопрос о происхождении. В наше время страх возникает при столкновении с вероятным. – Наше поколение ищет потерянного вопроса. Оно устало от правильных ответов». Помимо того, что диалог сентенций сам по себе драматичен, сентенция, к тому же, развивается в этих высказываниях как трижды модифицированное тождество. В каждой реплике мысль трансформируется в новом ракурсе. Таким образом, мысль принимает структуру образа, становясь самодовлеющей и глубокой, способной синтезировать отрицание отрицания и возрождаться в модификациях. В данном случае: «Оно устало от правильных ответов» отрицает положение, что стоит именно «вопрос о происхождении». (Более простой пример тоже из фильма: «Небеса меняются. И небеса меняются. Небеса тоже меняются».) Эпизод заканчивается титром «В поисках Бога», который определенно указывает на проблему, интересующую Ж.-Л.Годара в картине «Увы, мне».
Откровенно говоря, в несинхронном переводе трудно уловить, сколько голосов участвует в высказывании: три или четыре, или к ним еще присоединяется еще голос автора. Но в счете до пяти это неважно. Т.к., диалектика развития начинается с тождества бытия, проходит через троицу символа, затем переходит в полноту колорита четырех элементов, и, наконец, становится трагедией или жертвой отрицания и созидания в пятом элементе. (Позже я еще раз покажу это подробнее). А Годар выстраивает полную модель бытия.
Двое из тех, что только что прошли по полю – парень и девушка, тоже в поиске. Это свойственно их возрасту. Не факт, что они ищут одно и то же, но оба пришли к своей учительнице. «Мы ничего не поняли из последнего урока. Что же такое романтизм?» «Урок окончен», – говорит учительница. Действительно, молодые люди слишком взрослые, чтобы вести себя как ученики. «Мадам Моно, пожалуйста, это очень важно»,– говорит девушка. Похоже, это не вопрос ученицы, а поиски смысла. Далее следует ответ мадам Моно – слова о романтизме, которые можно истолковать так: человек принципа, или человек идеи – это романтический герой. Тема продолжается: «Слова наблюдателя: Романтизм, романтизм, кажется, все еще звучат с тех отдаленных земель. Которые (слова) никогда его (романтизм) не вернут ни в этот мир, безразличный к его поражениям, – мужской голос подхватывает, – ни к этой страстной и ревнивой любви, которая отказывает ему в его доле слез несчастья бесконечной разлуки и тоски». На словах, произнесенных женщиной, появляется текст очередного титра: «Закон тишины».
Мы помним, что картина возникает в тишине, а тишину обнаруживает звук. Так Годар и делает. Звук сопровождает размытое изображение женщины с короной волос, как нимб у ангела, приближаясь, фигура проясняется. Это и есть романтическая героиня – человек принципа, – Рашель. Однако Рашели предстоит не путь романтического героя-наблюдателя, а именно, путь самопознания. Ее задача – утверждение божественного творения, подтверждение его святости. Но сейчас она пришла к мужу учительницы священнику – месье Моно, чтобы поговорить о себе. Ее поразило и смутило открытие своего чувственного тела, как это обычно происходит романтической порой любви и в романтическом возрасте. Она видит на экране телевизора кадры хроники, видимо, романтического протеста. Месье Моно готовит воскресную проповедь в романтическом духе. На что его жена замечает: «Составлять фразы относительно просто, а вот разрушать их – это проблема. Ложные фразы – это мертвый груз, который мы несем годами». Критику священник воспринял как цитату из С.Малларме, но видимо, отрезвленный, резонно спросил Рашель Денадье: «О ком вы говорите, о Боге или о своем муже?» Между прочим, Мадам Денадье замечает, что обнажение души смущает точно также как обнажение тела. Может быть, поэтому впоследствии она будет выбрана дьяволом для испытания крепости души человека и верности ее Богу. «Где эта самая Рашель?» - прозвучит дьявольский вопрос. Потому, что перст божий указал на нее. Но священник не верит в возможность смущения души. Может по этому поводу Годар повторяет свой титр «Увы, мне». И вот эти романтики выбирают тенденциозность и «злобу дня», в которой вершится жизнь. Именно газету они взяли со стола, где также лежала и художественная и богословская, и научная литература.
Только что упомянутые выше, парень и девушка опознают ситуацию героев романов О.Бальзака из цикла «Бедные родственники» Кузен Понс, Кузина Бетта. И, наверняка, как-то идентифицируют себя с героями той романтической эпохи. Убегая, они весело кричат: «Нам надо починить крышу.– Этот дом держится на честном слове». И здесь Годар говорит: «Почему бы нам ни начать все заново с самого начала» Теперь роли этих героев несколько изменятся. Мальчик, который первым шел по полю, в первой версии рисует курятник, на замечание, вероятно, матери, или какой-то родственницы: «Развлекаешься», – говорит, не поднимая головы: «Нет, я работаю». Во второй версии он будет рассматривать картинки в рекламном киножурнале, сидя в видеосалоне Бенджамина. За мальчиком по тропе шла Анн – учительница и жена священника, а следом – Рашель. Замыкала шествие, шагая вслед за девушкой и парнем, мать мальчика, в простой рабочей одежде, с лопатой на плече. Служанка, она станет во второй версии просто пожилой женщиной, и будет разговаривать с Авбрахам о Боге.
Можно было бы сказать так: историческое время приходит вместе со своей проблемой, его меняет другая проблема, приводя с собой новое время. Но правильнее сказать так: Осознание той или иной ипостаси человека придает времени свою особенную историческую или возрастную специфику. Тем не менее в любое время единственная задача человека – утверждать существование мира собственной жизнью. В первобытных обществах она исполняется через ритуал. Безумная действенная современность возвращает эту задачу опять в русло потока действий. После эпохи романтизма (именно так определял Гегель Новое время) пришло осознание, что личный моральный поступок несет функцию ритуального действия. (Французские философы очень хорошо пишут об этом). Мы уже не в начале пути: от прадеда к правнуку запущена четвертая модель, утверждающая Божественное творение. Но мы снова одиноки на этой дороге. «Мама ушла погулять во сне, мама не может подойти ко мне», – фраза из фильма – слова ребенка. Они звучат после предисловия. И за ними следует авторское: «Увы, мне».
Не только дедовское прошлое, пройдя застывшими фигурами на экране, сохраняется в едва уловимой стилизации некоторых эпизодов. Не только прадед Авбрахам, всегда по-библейски чувственный и живой, с первого кадра появившийся в картине, далее присутствует то, как посторонний человек с неясными намереньями, то, как собеседник, то, как детектив, называя себя издателем, который ищет утерянные страницы какой-то книги. И, наконец, не только отцовский романтизм представляет нам личности. Настоящее правнука тоже уже давно явлено на экране. В самом начале фильма Авбрахам, появившись у гаража, говорит, что ищет человека по имени Симон и девушку по имени Рашель. Возможно, Авбрахам говорит именно с Симоном потому, что в гараже мы видим фотографию Симона и Рашели, которым еще предстоит познакомиться, а в конце фильма Симон покупает гараж. Механик настойчиво спрашивает, знают ли разыскиваемые люди пришельца. «Надо говорить: мадам и месье, а не называть их по именам, – замечает механик. – Мы же не персонажи романа». «Может и так», – звучит ответ. «Я слышал, они хотят продать рассказ. Месье, вы покупаете рассказы?» – снова спрашивает механик. Опять мы видим, что режиссер присутствует в своем фильме уже не личной историей и не закадровым монологом, а своей профессией. Здесь то он и сообщает, что можно рассказать историю, не покидая дома, и оказывается, что не только он. Любой, кто хочет, может рассказать свою историю, которой творился мир. Сакральность смешивает все пространственные времена и временные пространства в миге творения. И мы видим, что у Годара поколения перемешались, ибо требуют возмещения, и им воздается или вновь занимается у них. Четыре поколения способен увидеть человек и ощутить их особенность через живых людей. Эти поколения образуют полноту целого, ибо они как отрицают друг друга, так и примиряются. «Нас ждали на земле» Этот титр повторился. И дважды женщина с мальчиком на перроне встречают поезд. В первый раз она обхватила ребенка, как бы защищая от надвигающегося шумного поезда, и с нее сдуло шляпу. Во второй раз она ударила мальчика по руке, когда он попытался заслониться, и сказала: «Прекрати дурачиться!». Здесь обозначилась граница двух времен, двух вариантов одного сюжета. Эта версия развела соучеников: парня и девушку. Он – лейтенант потому, что хотел упорядочить внешний мир. Её же интересует внутренний смысл.
Помимо четырех сюжетных линий, которые переплелись, а подчас и сомкнулись на схожих местах, Годар выходит на вопросы, которые впрямую не касаются этического мира человека, то есть бытовой жизни общества. В фильме «Увы, мне» виден Годар-художник, причем он выступает как философ, исследуя форму своего собственного фильма, и на наших глазах ставит с ней эксперименты. И проблема формы при этом тоже становится содержанием его фильма. Таким образом, живой художник вписывает себя живым в свое творение. И произведение его в какой-то мере перестает быть художественным, оно становится сакральным. Оно и представляет собою мир и одновременно творит его. Именно присутствием в картине великого художника, а значит и философа фильм «Увы, мне» уникален.
В этой связи я хочу вспомнить фильм Дзиги Вертова «Человек с киноаппаратом», 1929 года. Фильм его становится прекрасным не тогда, когда зритель видит необычную съемку или монтаж, а тогда, когда все это обнаруживает себя еще и как творчество человека, (у Вертова даже, как творчество нового времени и новой страны). Вот он, живой, реальный человек, снимает то, что мы только, что увидели как живую жизнь. Но у Вертова фильм немой (с музыкальным сопровождением), поэтому он выражает помимо красоты только пафос жизни. Годар же выражает проблематику жизни – библейскую проблематику (его фильм не поэтичен, а драматичен в своих жизненных коллизиях). Образный мир картины рождается на контрапункте изображения и слова, как в реальном мире. И здесь Ж.-Л.Годар попадает в область, которой занимаются все философы, начиная с Платона, когда говорят о музыке (звуке) и свете. Но не только европейские философы все философы решали эти проблемы. Размышления Годара в этом русле глубоки и замечательны. В фильме есть соответствие, между мирами человека, общества и природы, как в Святом Писании, где оно (может быть и невольно) часто скрытое и тайное. Эти сквозные потоки соответствия идут вместе от начала и до конца. Фильм Годара нельзя даже назвать новаторским, так как сакральное действие не может использоваться как художественный прием.
Итак, Авбрахам ищет Симона и Рашель. «Нужно называть их мистер или миссис, они же не персонажи романа – Может и так – Я слышал, они хотят продать рассказ. Месье, вы покупаете рассказы?», – диалог в гараже. Вот тут Годар говорит: «Но, когда я столкнулся с проблемой…» И начинается повествование титром «Книга первая» Проплыл корабль, сразу же слышен голос Жака Ваше, торговца книгами или учителя рисования – это будет его постоянный эпитет: «Нет, художники не откроют вам таинство страдания». Мы в книжном магазине. Конечно, не откроют, ведь мир творится светом и звуком в пространстве и времени. Кино – это самый близкий его аналог. «Увы, мне», – это уже слова режиссера, который берется, может быть, за непосильную задачу. Возникает титр: «Предложение для кино». Сюжет уже намечен и художник подобен Творцу. Слово ему нужно – это образ, оно – синтез изображения и звука, и потому слово снимает односторонность картины или музыки. Становясь в один ряд с ними, оно способно приблизить фильм к глубине реальности. И, действительно, у Годара слово присутствует в трех своих ипостасях: в диалогах, в закадровых монологах, как развитие мысли и написанное слово в титрах. В таком присутствии оно уже становится образом, который входит в сюжетную линию, а кроме того, оно еще и в ряду изобразительных средств вместе с музыкой и картиной. Тем не менее, сюжет – это история, он разворачивается в истории и потому всегда историчен и потому всегда особенный. «Папа сказал, что мне надо научиться рисовать», – говорит ученица выпускного класса, а пока она изучает историю.
(Если бы русский хотел научить юного человека видеть мир, а, вернее, научить его жить. Он не предложил бы ему рисовать прихотливую линию, вьющую изысканный узор. А, конечно, сказал бы: «Напиши об этом», – или спел бы задушевную песню. Немец, может быть, посоветовал бы изучать гармонии; мне кажется, что совет англичанина был бы связан с театром, а для еврея чувственность становится образностью в познании мира, ее лучше всего передает скрипка… и так далее). Две даты называет режиссер: Великой Французской и Великой Октябрьской революции. Эти даты обозначили рубежи Нового и Новейшего времени. Учитель-торговец предлагает девушке вернуться, когда два этих события будут изучены.
«Вот что я скажу вам, дети мои, – по-отечески говорит он молодым людям, собравшимися в его магазине, – рисование не укажет вам путь, ведущий из внешнего взгляда на мир. Нужно разглядывать выражение лица, позу, жест с дотошностью ревнивца, чтобы высветить это выражение всем разнообразием самых отдаленных солнц и самых живых теней». Однако в своих советах он не выходит из односторонности живописи. Зритель на этих словах видит женскую фигуру с книгой в руках. Локоны ее пронизаны всем разнообразием самых отдаленных солнц, а лицо затемняют самые живые тени, и все же она остается загадочной.
Новая версия сюжета началась без предисловий. С приходом поезда на перроне появляется дьявол со своим помощником Максом. Знаменательное имя – единичности оно приписывает значение максимы. Три девушки, может быть, три грации спрыгнули с подножки. Одной из них Макс задрал платье. «Может стать платьем или чем-нибудь еще»? – принять облик или войти в душу, рядясь в одежды Бога и соблазнить кого-нибудь. Вот реальный вопрос, который он задал хозяину. Так дьявол и поступил с Симоном, надев на него свою шляпу, в руках у героя оказались пачка газет и плащ пришельца. Ведь он в каждом из нас, так говорится в картине «Увы, мне». «Не сейчас, отпусти жертву, – скрипучим голосом хозяин остановил ученика. – Где эта Рашель?» «Ублюдок!» – прокричали девушки. «Бежать от несчастья не хуже чем жить в покорном уединении», – ответил ученик дьявола. Герой становится героем, если встречает испытание лицом к лицу и борется «сегодня или никогда».
Девушка, которая шла по полю, теперь с другим спутником. Они брат и сестра, стоят как в ожидании экзамена. Похоже, что в руках у парня книга «На пути к Богу» – одна из тех, что лежала на столе, с которого супруги Моно взяли газету. Тот, кто был банальным соучеником девушки, сейчас – лейтенант, или просто в экзаменационной комиссии. «А если бы была война?» – звучит риторический вопрос. И война пришла. Брат Людовик отправится на войну и умрет в Дубровнике. Именно эту девушку остановил ученик дьявола. Появляется новый персонаж – доктор. (Роль его сходна с ролью коллеги из «Дневника сельского священника», впрочем, но этот доктор удачлив). Похоже, что данный вариант сюжета окажется более обустроенным, но и более жестким. Так плюсы и минусы уравновесятся. Прямое высказыванье режиссера, лишенное поэтической романтики предваряет его. «Я не узнаю себя ни в ком в этой истории, в которой честь и стыд очень далеки от того, как мы воспринимаем их сегодня. Я отношу себя к царству обыкновенного человечества. И поэтому я чувствую странное отвращение, когда грубо говорю о том, что зритель возможно и сам уже постиг. Такое отвращение может показаться смешным, но язык кинематографа далек от совершенства». В ответ идет раздраженная реплика, наверное, дьявольская: «Всегда есть что-то пошлое даже примитивное в демонстрировании голой правды». Между Симоном и Рашель разыгрывается простая любовная драма. Дьявол выбирает эту пару, чтобы испытать их любовь. То есть, от этих простых людей зависит, в каких формах выразятся истина, добро и красота. Будут ли они к ним причастны, то есть, причастны к становлению мира, его истории.
«Очевидные вещи» – так обозначен эпизод, заканчивающий Первую книгу. Это разговор между пожилой женщиной и Авраамом, поводом для него стала Рашель, которая пришла к священнику. Авраам: «Представь человека, который нашел единственное подходящее оружие и начал войну против Бога». – «Этот человек не должен верить в Бога». – «Наоборот, а как же храбрость?» – «Я бы назвала это безумием». – «Безумен, если хочешь. Я думаю, он должен быть из тех, кто видел Бога, как говорится так же ясно, как кончик своего носа. Я думаю, он увидел всю его примитивность или даже вульгарность», – закончил диалог Авбрахам Клинт. Кажется странным, ведь кончик носа мы видим очень размытым. Но что мы можем сказать о едином и неделимом, непроницаемом и непознаваемом, другими словами о Боге. Можно говорить только о его атрибутах, то есть о следе его, он также размыт, как и пятнышко, которое мы видим, скашивая глаза. И вот Добро как единое и неделимое и Зло как действие, разрушающее его. В принципе Авраам назвал дьявола как атрибут Бога, как эманацию его. И дьявол появился, и ученик его появился, и еще пес, который иногда сопровождает дьявола. Экспериментатор испытывает Божий мир на прочность, пока не осознает себя его частью, значит пока не обнаружит себя в его истории, связанного с миром своей жизнью. И человек меняется, он становится вместе с миром. «Лихой человек» (можно сказать, преступник, хотя он и не знает нормы) испытывает себя на прочность, разрушая все на своем пути, пока не обнаружит свою живую и уязвимую душу. Теперь она смотрит на него изо всех дыр и углов, оживляя все на свете. Здесь, с приобретением живого мира начинается его история. И мир меняется, он становится вместе с человеком. До того, как человек узнает себя, естественно, Бог кажется ему примитивным. В экспозиции дьявол стоял под деревом, а теперь он действует и ставит эксперименты.
В Первой книге началась история, во второй – появились герои. «Раньше в России их называли душами», – кажется, так говорит о них Ж.-Л.Годар. Вся Вторая книга пронизана смыслом, обозначенным как «Простые вещи». Ведь здесь люди говорят о том, что представляется им очевидным, о своем мировоззрении и нравственных принципах – это то, на чем они основывают свою жизнь. Диалог ведется в кафе, где работает Рашель, а может она владеет им. Разговаривают доктор, учитель-торговец и священник – три врачевателя и воспитателя человеческих душ, иногда к ним присоединяются Симон, Рашель, новая подружка учителя рисования – одна из трех граций – белокурая. Но сначала там сидели вечно несчастные Рафаэль со своей Анжеликой, (два ангела, а может две души) потом появились сестра с братом и лейтенант. Людовик читает вслух свою книгу. Можно сказать, что девушка и лейтенант говорят о любви. На все грубые или, если угодно, трезвые до циничности реплики лейтенанта Девушка отвечает одним вопросом: «Да, но она целует его?» Речь идет о молодой паре в дальнем углу кафе: Бенджамин и девушка. Когда она проходит, скрипучий голос сообщает: «А это я». Позже, необходимый для существования дьявола – человек, он же образ и подобие Бога, опрометчиво будет назван дьяволицей. «Трудно быть человеком», – говорит дьявол, и, подбадривая и поторапливая ученика, добавляет: «Ты в каждом из них, Хватит болтать, пора играть. Принимайся за дело».
В городке намечается чемпионат по теннису. Симон встречает участников, один из них случайно пожимает руку ученика дьявола. И вот мы видим успешного, респектабельного молодого человека – Стефана Эльбаума, стабильного участника полуфиналов. Рядом с ним красавица-блондинка, тоже полуфиналистка забегов к жизненному успеху. Она красиво выражает скорбь о своем бывшем дружке – учителе-торговце, но все время какая-то суета мешает ей выражаться вполне красиво. Эта же суета превращает ее элегантную пластику в кокетство и дешевую игру. Стефан тоже многозначительно меланхоличен: «То, что мы видим, не радует глаз то, что мы слышим, не радует наши души. Так было и так будет всегда». О них говорится в фильме: «Легкое путешествие по дороге страха и отчаянья – это, пожалуй, лучший путь к нашему существованию в этом мире». Авбрахам их спрашивает, что произошло с Рашель конкретным днем, когда красавица-блондинка и Рашель вместе вошли в воду, но путь им предстоял разный. «Я не уверен, что это можно рассматривать как историю, – говорит Авраам, назвавшись издателем. – Вы помните этот день?» «Это было в тот день, когда я встретила Стефана, когда я сказала: «Прощай» вместо: «Привет» – «Именно, дорогая». Эти успешные люди не заметили, как поприветствовали дьявола, и что именно этим они обязаны своим успехом. Внешнее благополучие и легкая грусть о несовершенстве мира – их визитные карточки. Так кончается Вторая книга, но до этого Рафаэль тосковал по Анжелике, перебирая кассеты, видимо, пытаясь отыскать ее запечатленный образ. «Она умерла», – сказал Бенджамин. «А ее образ – нет. Увы, мне», – был ответ. Сейчас же к стеллажу с кассетами подошел Авбрахам и стал их набирать все без разбора.
– Меня интересует именно Рашель, – говорит он. – В моей книге не хватает страниц, я ищу их. Это моя работа. Так начинается Третья книга. Мы слышим из разных уст три версии начала события того конкретного дня: она сидела на понтоне, она заходила в воду, она выходила из воды. Звучит вопрос, видимо, Авраама: «Вы торгуете образами? Вы должны знать, что некоторые вещи невозможно увидеть ». – «Невидимые?», – спрашивает блондинка. – «Невозможно увидеть». Только что был титр: «Прошлое никогда не умирает», и ответ на него: «Тем более, что оно еще даже не стало прошлым». (Очевидно, постольку, поскольку требует возмещения, поскольку оно проблемно и чревато будущим.) – «Так, что же тогда ваша книга?»– «Ни содержание, ни обложка. Я создал впечатление, что Симон любил Рейчал меньше, чем она любила его. По крайней мере, мне так показалось». Опять смешались времена и лица, когда событие повторилось в новой модификации. Другой вариант имени Рашель неслучаен, – в который раз сюжет разыгрывается в истории, и каждый раз конец его неизвестен. Рашель появлялась трижды: входящей, выходящей из воды, сидящей на мостках, но это не то, что надо увидеть. Она издали приветствует ученика дьявола словом: «Месье». Потом мы видим взволнованное лицо Симона. Когда он говорил с учеником дьявола, принимая теннисистов, появился титр: «Отныне я должен отступать. Да, я люблю» И, тем не менее, Авраам создал впечатление, что Симон любил меньше. Но когда он любил меньше? Какой вариант мы смотрим? Суть не в этом, а в том, что нравственный выбор всегда актуален, и каждый к нему призван. Именно поэтому особенность и уникальность единичности, то есть данной истории, отрицается вариантами. Теперь сюжет становиться вечным.
Ученик дьявола говорит: «Ради Бога!», – когда видит, что испытание, уготовленное Рашели, может сорваться. Его рука закрывает экран так, что в кадре остается только она. Следует титр: «Все в одном», так говорят только о Боге, и значит, участие в истории дьявола – это Его воля. Назначается время: «Это будет в пять утра», Но Симон все еще говорит: «Не уверен». «Как помощник ты никуда не годен, Макс», – раздражается его хозяин. Но вскоре Симон соблазняется участием в автогонках или покупкой отеля. Он покидает Рашель. Если Рашель не останется в момент испытания в одиночестве, опыт не будет чистым. «Вы же не хотите обыкновенную женщину», – говорит Макс. «Зачем хотеть, когда нужно тело?», – отвечает ему скрипучий голос. Нет, для испытания нужна обыкновенная женщина, любая женщина. Человеческая душа, если говорить по-божески, или живое тело – это дьявольский взгляд, ученик дьявола – человек, видит личность. Таким образом, «Все в одном» можно читать не только, как части в целом, но и как целое в части. Некая Рашель на своем испытании концентрирует в себе всю сущность мироздания.
Вот, что интересно, когда между возлюбленными Симоном и Рашель возникает разногласие. В их диалоге появляются яркие образы грубой, вернее, красивой визуальной картинки, и следующая сцена, где Рашель отпускает Симона, кажется немного театральной. «– Я расскажу макам, они вспыхнут от эмоций. – По-моему, они вспыхнут от стыда»… Недаром Гегель говорил, что «свет – это первая идеальность» и таким образом, – первое отстранение от непосредственности – от чувств, от души от тела. И неслучайно удивительная девушка, у которой сменились братья, которая заинтересована тайной мироздания, по имени Амьен скажет о Бенджамине – владельце видеосалона – библиотеки визуальных образов, точнее моделей мира, что она с ним дружит и он единственный, кто ее не противен после гибели брата.
«Я всегда хотела рассказать всему миру о том, что я люблю своего мужа. Прокричать, как люди кричат о своей миссии или о преступлении». Эксперимент – это преступление? А любовь – это эксперимент? Что из них разрушает границы, а что раздвигает их? Может быть, это одно и тоже? Вот еще одна реплика для комментария в этом коротком разговоре. Впрочем, фильм Годара можно и нужно комментировать как Книгу книг. Например, что это за пара: многажды упомянутый Поль и раздраженная женщина рядом с ним? «Со мной такого не случилось бы», – говорит дама, когда Симон, ссылаясь на Рашель, отказывается от первого предложения Поля. Симон пропускает его в отель, назвав теннисистом, как прочих. Возможно, и эта пара тоже была кандидатом на испытание, выпавшее Симону и Рашель. Ведь в то же время вдалеке, по берегу, прогуливается чета Моно и учитель-торговец. Три пары в одном месте – это что-то да значит. Теперь понятна закадровая фраза: «Служащие тратят свое время, чтобы заработать на жизнь, а клиенты тратят свою жизнь, чтобы выиграть время». Если со временем связывать и некоторое пространство личное, собственное, комфортное для проживания. Пусть даже это время будет скручено только в нашем теле Анри Бергсон или, например, Марсель Пруст помогают нам это делать.
Третья книга заканчивается эпизодом, который опять назван Закон тишины. Это значит, что картина должна явиться в тишине. И тишина обнаружит звук. Но пока титром обозначен смысл Следующей книги Мужчина – это тень Бога для женщины, которая любит его. На фоне черного экрана с белым шрифтом слышна реплика: «Я нашла это для вас, а это для вашего мужа: Если бы мы ненавидели друг друга, я был бы рад, если бы ты ушла. Неплохо было бы перевести это как моя исповедь». Единственное событие, которое происходит, когда Симон исчез с экрана, с той стороны, где он сидел, по стене скользит тень отходящего человека. И слышен тот же звук что был, когда Рашель появилась на дорожке с ореолом из волос. Симон садится в машину. Поль стал Полом, в гонке он его соперник, а не компаньон. И раздражительная спутница Пола уверена, что ее мужчина победит.
Невозможно не заметить, что Годар как в Ветхом Завете сначала делит свой фильм на пять книг. И все они соответствуют идейному содержанию оригинала. Первая – сотворение мира и история праотцев. У Годара этот момент обозначен словами «когда я столкнулся с проблемой…» Из проблемы вырастает история, с нею творится мир, и появляются герои. Во Второй книге появляется народ, который обрел символ веры и построил свой храм. И у Годара герои заявляют о предмете веры и так идентифицируются с тем или иным слоем исторического общества. Книга третья дает законы общежития – нравственные законы. В том числе законы жертвоприношения и служения, ритуальной чистоты и нечистоты, моральные нормы и святость брака. Собственно, то же делает и Годар. Каждое событие у него вскрывает моральную проблему поступка, которым творится мир. И уже существует книга, в которой записана эта история, хотя и не полная. Это книга, которую составляет Авраам, пытаясь дополнить, чтобы потом ее издать. Четвертая книга о 38-ми годах скитаний по пустыне. Годы скитаний были получены за отказ, войти в Землю Обетованную, чтобы самостоятельно строить на ней свою жизнь по заповедям Бога. Ведь гипотетически евреи могли войти в неё уже спустя два года странствий. У Годара Четвертая книга начинается в видеосалоне Бенджамина. Режиссер тоже предполагает два варианта развития событий. Потому, что и в «странствиях» Единое распадается на Многое, но сначала, как идеальное – на «очевидные вещи» по Годару. Идеальное получает структуру образа.
Странный господин, просмотрев кассету, замечает: «Что-то не так, здесь нет ящериц. Месье Штрауб (вероятно, фамилия известного режиссера-формалиста) всегда использует два негатива. Мне нужен тот, где ящерица пересекает экран за 18 минут». В контексте понимания, что тождество – это основа конструкции чего бы то ни было, ее минимальный элемент, два негатива – две версии порождают смысл и утверждают его в чем-то третьем, что становится символом. Вот еще свидетельство. Второй раз в фильме за кадром мы слышим детский голос. На этот раз он ведет диалог с матерью: «Мама, что такое негатив? – Когда начинается жизнь, у тебя все позитивно, а потом все зависит от тебя». Речь идет о двух вариантах жизни, о двух ее моделях. И главное, что больше то не бывает: либо становление в возможных рамках, либо деградация, разрушающая рамочные конструкции. Две машины мчатся одна за другой по дороге, как когда-то плыли два корабля. Назад вернется только одна, и был один кораблик, уплывший в противоположную сторону. Эти третьи, машина и кораблик, возвращаются как нечто реализованное и ставшее, как судьба, например. На экране мы видим очень красивые поля, словно с картин Ренуара. И за этой красивой визуальностью скрипучий дьявольский голос подтверждает: «Все в одном. И все остальное в одном. Это три человека». Чтобы уточнить сказанное, я воспользуюсь диалектикой, которую выстраивает А.Ф.Лосев. Маленький фрагмент из его работы Диалектика художественной формы М.1995 стр.11-13 «…чистое одно, которое как таковое неразличимо и есть абсолютно неразличимая единичность…Такова единичность мира в целом, такова единичность и каждой вещи в отдельности…. Но вот одно есть одно, одно существует. Что это значит? Это значит, что оно отличается от иного, очерчивается в своей границе, становится чем-то, определяется, осмысляется, оформляется. Отныне оно… еще и раздельное многое…. Одно есть одно и многое…. Одно стало многим только лишь благодаря тому, что мы противопоставили его «иному»…. Иное есть становление одного. Одно само есть иное иного и, следовательно, само вмещает в себе свое иное, т.е. становящееся одно…. Становление есть синтез одного и иного. Одно, противоставши иному, стало многим. Многое, противоставши иному, стало становлением. Чем теперь окажется само становление, если оно потребует своего иного? ... Оно требует ставшего, факта, наличности, которая бы несла на себе становление… Факт несет на себе весь триадный смысл целиком.» (так вернувшаяся машина несет значение судьбы).
Прекрасные поля – это многое, которое распалось из единого. Но распалось в руках дьявола. И стало чем-то конкретным: травой, маками, клевером, ветром. И оказалось в пространстве и времени фактом истории. Точно так же, как человек со своей жизнью и судьбой. Купируя строгую диалектику, скажем, что три человека – это Троица, в которой Бог «и все остальное тоже в ней». Хотя это и не строго сказано. «И все остальное в одном», – повторено уже человеческим голосом. Макс говорит: «Это правда, что с цветом ваших глаз, мадам, говорил о небе и об облаках». Надо полагать, что это и есть разговор обо всем остальном, которое красочно и цветисто, все более детализируясь, оно везде обнаруживает красоту. Так блондинка говорит о меняющимся цвете неба. Он зыбкий и неуловимый, как и «все остальное», распадающееся, но еще не ставшее, еще ни чем иным не удостоверенное. Вот Симон оказался вдруг снова рядом с Рашель, и она в замешательстве. Между тем трижды скользит его удаляющаяся тень. Три низких аккорда удостоверяют то событие, что Рашель отпустила Симона, и он ушел. «Все меняется, учитель рисования» – «Или продавец книг, мадам Моно», – подсказывает учитель-торговец. Меняется мода, меняются стили, меняются образы, как в живописи, так и в литературе. В этих зеркалах человек узнает себя, меняющегося или неизменного. «Небеса тоже меняются…» Мы попали в зону зыбкой неопределенности жизни. Этим царством распоряжается хозяин, и его приближенные хорошо распознают тех, кто к нему причастен. Бенджамин пришел с псом на набережную и пинает одежду блондинки, купающейся в озере. Макс, проходя мимо, пинком сбросил в воду обувь Рашель. Они обе плывут в озере. Мадам Моно, сидя на набережной, даже не повернула головы в сторону двух хулиганов. И молодые люди тоже, словно не заметили ее.
«Так постепенно прошлое возвращается в настоящее с помощью воображаемой постановки на сцене визуального опыта, которая всегда приковывает многочисленные взоры». Это ремарка режиссера и философа, размышляющего над выразительной формой и жизнью. Насколько по-разному воспринимается постановка на сцене визуального опыта, видно из комментариев Бенджамина, которые разгадывает посетительница его салона, отбирая по ним фильмы ужасов, только что поступившие в салон. Фильмы как раз и есть прошлое, которое возвращается в настоящее с помощью воображаемой постановки. «Дикая оргия», – говорит посетительница. «Они хотят вынести суть мира, а не суть своих грехов. Вот в чем беда», – отвечает Бенджамин. «Каннибал», – посетительница указывает на кассету, которая снимается со стенда. «Дьяволу для существования необходимо создание, которое господь создал по своему образу и подобию». «Дьяволица», – называет посетительница, указывая на кассету. Кассеты складываются перед мальчиком. Но следом размышляет Авраам: «Не все так просто, есть образы, и есть иконы». То есть, визуальность может быть и действительной и даже действенной. Но затем идет реплика: «Ты издаешь хорошую книгу, страницы которой будут пропущены на важных местах». Годар дает свой вариант возвращения прошлого в настоящее с помощью воображаемой постановки на сцене визуального опыта. Мы возвращаемся к истории Рашели, которая выходит из воды. Этот кадр будет повторен и в третий раз, прежде чем история, о которой столько говорилось, развернется на наших глазах. Но сначала очень важный эпизод. Странный посетитель видеосалона, который просил второй негатив, теперь в накинутой на плечи мантии пикируется с Авраамом. Здесь сохраняется какая-то тайна: тайна имен, тайна авторитетов, тайна верований. Происходит ни то размежевание, ни то примирение разных позиций. Чуть позже этот безымянный герой будет назван «автором известного дневника». Так его назовет Амьен – удивительная девушка, когда-то столкнувшаяся с дьяволом и его учеником (впрочем, не могу утверждать, что это сказано именно о нем). Четыре титра, почти, повторяя друг друга, моделируют полноту целого. «И остальное», «И остальное есть», «И остальное есть», «И остальное есть в одном». Амьен говорит с Авраамом. В этом разговоре получают развитие два взаимоисключающих, взаимодополняющих, взаимообусловленных мировоззрения, две картины мира, две модели жизни. Я думаю, это иудаизм и христианство. Не случайно на вопрос Амьен: «Месье, вы знаете 10 заповедей?» Авраам отвечает: «Нет». Действительно, зачем ему знать заповеди, если он знает Бога.
© 2009 Marianna Schwartz. All Rights Reserved