© 2009 Marianna Schwartz. All Rights ReservedА теперь снова вернемся к индийскому кино. Фильм «Песнь дороги» режиссер С. Рей снял в 50-ых годах. С тех пор эта картина входит в число 10-ти лучших фильмов всех времен и народов. На первый взгляд картина имеет мало общего с традиционным индийским кино. Ее сюжет как будто связан не с мифологией, а с известным и обычным в Европе пафосом социальной справедливости. Внимание режиссера сосредоточено на обедневшей деревенской семье, глава которой Раджи старается заработать традиционным для своего рода делом – пишет пьесы для бродячих театральных трупп. Однако он не может выкарабкаться из долгов. Прозябая в скудной бедности, семья теряет дочь. После чего навсегда покидает родные места, отправляясь в город. Так выглядит сюжет, если его пересказывать словами, но если смотреть фильм, откроется совсем другая картина.
На фоне белой каменной стены буквы титров плетут такую же вязь, как и почти осязаемые звуки музыки в бесконечных вариациях мелодий и ритмов. Такое удвоение: звук и его аналог - написанное слово, уже превращают хаос в структуру, да плюс еще внутренние удвоения в виде вариаций и вязи букв – и лаконичная форма неожиданно оказывается полнотой бытия, которая (полнота) рождает щемящее чувство нестерпимой радости, или жалости, или нежности, словом, – чувство любви. Странным образом эта полнота возникает из повторов и имеет математический характер. Простой повтор становится мерой жизни. Измеренная жизнь уже получает смысл, (а значит, получает также красоту, добро и истинность), и т.о. превращается в бытие. Но трехкратное удвоение – трижды измеренная жизнь, всегда дающая в результате четверку, превращается в полноту бытия, которая в любви порождает мир. Мир, порожденный божественной любовью, сам как живое божество – вот, что мы видим в картине «Песнь дороги» - вот, что рождает в нас щемящее чувство любви.
Полная женщина на крыше богатого каменного дома молитвенно сложила руки. Но после этой смиренной позы она повернула свое злое лицо к зрителям и стала кричать, ругая девочку лет семи, сорвавшую как-то плод в саду, а также ее мать, которую она увидела внизу у колодца, за то, что та учит дочку воровать. Видя, что мать очень переживает, богачка наверху распалилась еще больше, угрожая пристыдить ее перед всей деревней. Добрая женщина – односельчанка, сочувствуя матери, предлагает помочь ей донести воду, но та поспешно отказывается, стыдясь несправедливых обвинений и поступка дочери.
Эта сцена могла бы стать завязкой для бытовой сказки, где все роли расписаны для плохих и хороших героев. Однако, в отличие от сказки чувства и поступки не подтверждаются здесь песнями и танцами. Напротив, они целомудренно сдержанны. Даже нарочитая вульгарность поведения не выпячивается. Более того, в отличие от сказки, и сюжет не утверждает божественное бытие в ритуале. Кажется, он настолько приближен к чувственной жизни, что представляет собой цепь случайностей. Тем не менее жизнь свершается с неизбежностью ритуала, по непреложным божественным законам. И именно повторы создают в ней упорядоченность и реализуют законы бытия.
Снова звучит осязательная музыка. Ее звуки то булькают, то вздыхают, то гремят, гудят, шлепают, ноют, поют человеческим голосом. В такт этой музыке девочка пробегает по саду, который пронизан утренними лучами солнца весь в ажуре стволов и веток, в пятнах цвета и купается в светотени. Восторгу жизни ничто не может помешать, ни оскорбления богачки, ни строгость матери, ни скудный быт. Но когда происходит некое событие: девочка, заметив мать, прячется от нее, тогда музыка замолкает. Так как этот своевольный поступок мгновенно вырывает существование из вечности. И вместе с поступком мгновенно появляется время со своим вектором этического поступка.
Далее случай ведет сюжет, но по жесткой колее универсальной закономерности. Матери девочки тетя мужа кажется случайной обузой в их семье. «Ты портишь Дургу – ешь фрукты, которые она приносит». Но Дурга любит тетю. Подложив в ее кувшин плод, она ждет, когда тетя обнаружит его. Простая детская радость старухи, тощей, беззубой, с согнутой спиной и коротко остриженными волосами, - это чудо, которое девочка может сотворить. В момент этого чуда слова исчезают, звучит только многоликая музыка. Снова случай: упреки в попрошайничестве вывели старуху из себя. Тревожно гремят веселые колокольцы. Они заменяют все слова в этой горькой и почти комичной сцене ссоры и ухода старой женщины. Хозяин, у которого Раджи стал работать после рождения сына Апу, по случайным обстоятельствам не выплачивал ему денег три месяца, а потом отдал все сразу. Случай свел Раджи с богатым крестьянином, тот пригласил его для проведения церемоний. Имея запас денег, Раджи оставил их семье и отправился на заработки. И опять-таки случай заставил его отсутствовать не несколько недель, а почти год. Накануне его возвращения пошел благодатный дождь, который случайно погубил его дочь. Промокнув, она заболела и умерла в три дня.
После случая, который знаменуется свободным выбором и волевым поступком, вступают в силу неизбежные закономерности, по которым свершается бытие и, соответственно, вершиться судьба. Регулярные повторы открывают эти закономерности.
« Те, кто пришел до меня, ушли
День клонится к концу. Спускается мантия ночи
Я осталась одна, нищая, без гроша.
Перевези меня на ту сторону реки», –
поет старая тетка Раджи. В песне ее жизнь является одинокой печальной мелодией. Эта мелодия со своим смыслом, полученным от исполнительницы песни, необходима для полноты бытия в хоре других голосов. И потому жизнь, получившая смысл в этой песне, становится трогательной, самодостаточной и прекрасной.
Как Дурга приносит еду тете, так она позже будет приносить молоко брату от чужой коровы, которое отливает ей дочь богачки, ровесница и подруга, видимо, чувствуя, что ее семья забрала сад несправедливо. (В фильме добрая девочка четыре раза совершает подобные поступки). Умрет тетя, одиноко под деревом за воротами. Но у бедного дома появится нищий и будет просить: «Подайте добрая мать». И Дурга почти не таясь, пройдет мимо неподвижной спины матери с подаяние. «Когда-нибудь вы будете Богиня и Богатство»,- скажет нищий. Но перед нами уже Богиня, прекрасная юной красотой и Богатство, щедрое добрым сердцем.
В счастливый день рождения Апу родители мечтали: рассчитаемся с долгами, починим дом, будем вкусно есть два раза в день и покупать новую одежду два раза в год. "Тебя будут уважать в деревне как ученого и еще, ты будешь учить мальчиков". И вот Апу идет в школу. Но как опошлила жизнь родительскую мечту. Не Раджи, писатель и ученый, а торговец в лавке между делом учит детей, хлещет их прутом по ладоням и рассуждает о театре.
Трижды появится в фильме поезд (он станет символом дороги). Сначала далеким гудком стуком колес и неясным гулом, как такая же неясная мечта о далекой большой жизни и предчувствие ее. Потом брат, следуя за сестрой, окажется в дальнем поле. Угадывая дорогу к поезду, сначала Дурга подойдет к столбу, прислушиваясь к гудению проводов, приложит к нему ухо. Потом Апу сделает то же самое. И вместе они обернуться на нарастающий гул. И вместе побегут к поезду, но Дурга упадет, оступившись – последний эпизод позже тоже прочтется как символ. Но пока зритель чувствует приближение тайны и ее явление грозное и чудесное. Еще раз вспомним о мистике, которая возникает вместе с числом 2. Жизнь указывает на себя, становясь своею мерой. Оставаясь тайной, но неся на себе и обозначая собой весь свой таинственный смысл. Поезд прогремит мимо мальчика. И тайна станет дымной, шумной, маленькой и конкретной и потому немного смешной, как маленькое божество. Перед смертью Дурга заговорит о поезде с братом. Тогда мы увидим в нем символ дороги к другой жизни.
Фильм наполнен такими повторами, но полнота бытия выражается иначе – через 4-ку. Специфическая музыка, с четко повторяющейся в вариациях структурой (в Европе кино для подобных целей часто используют музыку Баха, Моцарта, Вивальди), должна сопровождать изображение, также повторенное в вариациях. В простом виде это происходит в вариациях света. В более сложном, например, отражением в воде. Когда появился торговец сладостями, дети, а за ними собака поспешили следом. Так он шел в их сопровождении. И, разумеется, вариации чувственной, до осязаемости музыки, сопровождали их. И это шествие отражалось в воде озера. Даже простое покачивание горшков со сладостями на коромысле торговца под музыкальные вариации уже выражало полноту бытия. То же отражение в воде: кусты над водой, но снятое в пасмурный день в сопровождении мелодии одинокой флейты не выражает такой смысл. Эту печальную мелодию можно назвать песнью дороги. Она возникает всякий раз, когда человек на своем пути в будущее оставляет за своей спиной настоящее как прошлое. Песня флейты символизирует одинокий путь человека. Кусты остались за спиной детей, возвращавшихся домой от богатого двора. Мелодия флейты кончается неясным гудком паровоза, и несколько мгновений кусты повисают над своим отражением в тишине. В этот момент в фильм входит мистика. (Ср., в фильме Тарковского "Зеркало" такой же гудок паровоза).
Скудость быта и полнота бытия никак не связаны между собой. Когда Апу прибежал со вторым письмом от отца, где тот сообщал, что наконец заработал деньги и возвращается, зазвучали пленительные ласковые звуки, мелкие волны побежали по воде и заиграли светотенью. Это паучки-водомерки оживили воду. Пустой печальный двор преобразился. Собака и кошка, развалясь на земле, играли друг с другом. Наверху в клетке пела птичка. Мать, впервые расслабившись, лежала в тени крыльца, обмахиваясь веером. Громче и веселее звучат вариации, а изображение сведено к лаконичной графике: несколько стеблей над водой, а над ними две стрекозы. Ветер завернул на воде три листа лотоса. Два цветка открылись над водой. Дурга впервые красит глаза, ставит точку над бровями. Впервые совершает ритуал: садит свое жертвенное растение. «Я счастливая сестра моего брата», - это первая ступенька порядка, на которую она опирается перед стихийным хаосом и стихийной (возвышенной) красотой мира. «Матушка богиня, я не умею молиться, наставь меня на путь истинный, дай мне счастья с моим будущим мужем. Сотвори сие благое дело». Гремит дальний гром, ветер задрал множество листьев лотоса, и море цветов качается над озером. Это множество, неподдающееся счету, живое и прекрасно-страшное (возвышенное), со своим непонятным смыслом – это хаос. Оно угожающе-нестабильное готово к любым трансформациям. Его следует обозначить числом 5. Эта пятёрка обозначает трагедию (подробнее – ниже). Третье письмо Апу швырнул на крыльцо вместе с учебниками. И они с сестрой поспешили на встречу дождю, радостному и роковому для Дурги.
(В скобках повторю, что вместе с 1 появляется нечто целое, вместе с 2 – возникает отношение тождества и с ним мистика, вместе с 3 – символ, с 4 – колорит или полнота бытия, с 5 – трагедия).
Ночью в бурю умерла Дурга, утром появился отец. Видя разрушения во вокруг и, что его никто не встречает, он медленно двигается по двору и приговаривает разные слова: «Дерево упало, не могло дождаться, пока я вернусь». Молча выходит мать, исполняя церемонию встречи, выносит кувшин с водой и полотенце. Холодная встреча смущает мужа. Он тут же на крыльце начинает доставать подарки. Когда протягивает «сари для Дурги», материя касается руки матери. В этот момент вверх взвивается пронзительный и надрывный плач скрипки. Все остальные звуки исчезают. Мать в слезах падает на крыльцо. Мертвый предмет мгновенно воскресил образ дочери. Это сделала чувственная интуиция. Возникло тождество сари = Дурга. Это тождество очень трогательно, как трогательна наивность ребенка. Оно воспроизводит те же отношения, что и категория наивного: «Идея [в нашем случае образ Дурги] превосходит образ [Дурга в новом сари] … но идея поглощает в себе уступающий ей по силе образ, так, что выражение оказывается слабым и малоговорящим…, но зато идея и содержание выражения насыщаются от неспособности выразится. А т.к. идея еще мыслится превосходящей образ, то это насыщение производит впечатление недоступности, высоты, глубины, чистоты и т.д. Оно есть категория наивного». А.Ф.Л. ДХФ стр.139. Идея – Дурга стала превосходить образ – Дурга в новом сари потому, что тождество оказалось пустым. Игра, которая происходит между членами тождества, воспроизводящая отношения A и ?, и = A1, игра, открывающая новые грани и отношения между членами тождества, раздвигающая границы мира в новых отношениях, эта игра стала невозможной. Чувства, сопровождающую игру полились как в черную дыру, неудержимым потоком горя.
Логическая интуиция по-другому выводит человека из оцепенения. Впервые после того, как Апу качался в колыбели, - зрители видят его в день, когда он в первый раз собирается в школу. Два любящих лица смотрят на эти сборы – лицо матери и лицо сестры. Сестра, любуясь братом, причесывает его. И вот злополучный хмурый рассвет застал его у ворот дома соседки. Вернувшись, мальчик начинает приводить себя в порядок. И вдруг понимает, что утвердительный ответ на вопрос "Дурга спит?" - неправда. Палец с намазанной на него пастой застывает у него во рту. Бегут ноющие звуки музыки, тянется ведро из колодца, поднимая воду для обряда. Апу причесывает волосы. Его движения тщательны, неторопливы, подробны. Они повторяют движения сестры и восполняют пустое тождество. Апу опять собирается в дорогу. На этот раз он выносит плед и закутывается в него, берет фонарь, сходит с крыльца и останавливается, задрав голову, сморит на облачное небо, возвращается в дом за зонтом и отправляется в путь, держа зонт подмышкой. Подробные слегка замедленные действия мальчика в подражательных уподобляющихся повторах восполняют мир до полноты, и потому рождается щемящее чувство любви. Вещи, которые он взял в дорогу превосходят реальность ситуации: дождя нет, утро, хотя и пасмурное, наступило, плед, скрывающий непосредственность наготы детского тела, скорее символ дороги, чем необходимость короткого пути. Тем не менее, первый раз Апу бегал к соседям налегке, а теперь туда же собрался в полном облачении. Через чувственность вещей он подтверждает смысл мира, только что оглушительно обрушившегося, и удостоверяет действиями свое существование. Таким образом, этот маленький монах совершает ритуал, которым он собирает мир из хаоса и находит себя в этом мире. Целостный мир, конечно же, не утерял Дургу, где бы она ни была. И потому воссоздав его снова, Апу сохраняет образ сестры в своем сердце. Т.о. ритуал приносит такое же облегчение, как и горький плач.
Не могу удержаться, чтобы ни привести еще два примера явленной логической интуиции.
Фильм Л.фон-Триеера "Танцующая в темноте" Ритм ритуала помогает героине не только подняться и идти на эшафот, где ее казнят, но и прожить жизнь по собственному сценарию, совершив акт самопожертвования.
Картина А.Довженко "Аэроград" В бою два таежника, два ровесника, два друга встретились как враги. И вот один из них ведет другого на казнь, избавляя от унижения многими формальностями. Первый идет по тайге как пароход: неторопливо, плавно, прямо. Второй – неуверенной спотыкающейся походкой, поднимая правую ногу выше, чем надо. Наконец останавливается и говорит: "Здесь", - и начинает ощупывать свою голову, бороду, щеки, грудь, плечи, одежду, как бы находя себя и собирая из состояния растерянности, - очень трогательная сцена. Но А.Довженко превращает ее в эпическую. Когда обреченный человек пришел в себя и собрался с духом перед лицом смерти, первый герой сказал: "Убиваю изменника и врага трудящихся Василия Петровича Худякова, шестидясити лет, моего друга. Будьте свидетелями моей печали". И человек, приготовившийся к смерти, трижды оглашает окрестную тайгу криком: "Э - Хе-Хей!"
Чувственная интуиция мгновенно превращает осязательное ощущение, которое есть масса, модифицированная по свету движением, в картину - образ Дурги, как сканирующая волна, пробегающая внутри тела - и тем самым удостоверяет ощущение смыслом. Образ Дурги без самой девочки катастрофически ничем не уравновешен. Поэтому игра, которая обычно возникает между предметом и его образом, выливается в поток горестных чувств, которые удостоверяются картиной поведения. Смысл этой картины удостоверяется рыданием скрипки.
Если чувства не выражаются в структурной форме образа (песне, танце и т.д.) то удостоверить их смысл и истинность может наблюдатель - другой человек. (Например, молодой чиновник услышал в словах Акакия Акакиевича: "Зачем вы меня обижаете?" – "Я - брат твой"). Тогда между двумя людьми возникает мистика отношений. В картине С.Рея наблюдатель играет свою важную роль. Например, девочка пришла за рисом к торговцу, который ведет урок у мальчиков. Купив рис, она наблюдает за уроком. Но за мгновение до того, как торговец-учитель поднимает прут, чтобы хлестнуть ребенка по ладони, она опускает глаза, быстро поворачивается и уходит. Зато Апу теперь смотрит внимательно и напряженно, вздрагивая ресницами при ударах. Еще пример. Мать, находясь в постоянной депрессии, срывается, бьет дочь и выволакивает ее за волосы за ворота. В этот момент тревожно гремят барабаны. Остальные звуки исчезают. Старая тетя, растопырив руки, семенит к матери, Апу, спрятавшись за столб, смотрит на невиданно безобразную сцену. Именно взгляд наблюдателя придает нравственную оценку происходящему. (Ср., побои учителя в Шаолине воспринимаются как должное). Дальше мы видим поведение неестественное для обычной ситуации. Старуха садится у коробки с разбросанными вещами Дурги, начинает собирать их и аккуратно складывать. Апу большими осторожными шагами подходит к тетиному кувшину и совершает из него ритуал над ее растением. В этих действиях проявляется сочувствие и любовь. Эти же действия возвращают гармонию полноты бытия. Оцепеневшая мать сидит, подперев голову. Тетя снимает с веревок высохшее бельё. Апу вслух читает учебник. Чеканный стих какого-то сказанья и обычные бытовые действия возвращают мир из хаоса в упорядоченный космос. "Зови Дургу обедать",- говорит мать, и мальчик с улыбкой подскакивает с пола. Возвращается колоритная музыка. Ее определенная текучая структура подхватывает и несет человека в потоке жизни.
Еще раз хочется обратить внимание на прием, который некий факт облекает в художественную форму, тем самым, придавая ему определенный смысл, который возникает на границах сочетания изображения и звука.
В сцене, где Дурга еще маленькой девочкой пробегала по саду, в момент, когда она пряталась от матери, музыка прекратилась. Неопределенность вошла в фильм вместе с реальными звуками жизни, а полнота бытия исчезла. Теперь же мать, услышав обидные и лживые обвинения в свой адрес, виной которых была Дурга, срывается на дочери. В этот момент начинают тревожно стучать барабаны, а бытовые звуки исчезают. Тревожный ритм придает сцене конкретную определенность драматизма. Этот драматизм подтвержден взглядом наблюдателя.
Другой пример. Первый уход тети. Он сопровождается ее руганью, но реальность этих слов исчезает. Вместо них тревожно гремят колокольцы. Старуха сердито перебирает свои вещи. Движения ее довольно резкие, но мелкие и они странно совпадают с ритмом колокольцев. Решительность ноги, ступившей за порог, утверждает взрыв воздуха – удар в барабан. Эта печальная ситуация выглядит довольно смешно, т.к. соединение невесомой музыки и старческих движений нелепо. "В выражении образа…[сердитое поведение старухи] содержится меньше, чем в выражаемом" – одинокая беззащитная старая женщина оскорблена и уходит из дома своего отца, в котором сейчас хозяин ее племянник. Хотя он и любит тетю, но две нищеты вместе не уживаются. Т.о., "выражаемая личность… не вмещается в своем выражении". "Превосходство выражаемого перед выражением… – это форма иронии". А.Ф.Л. ДХФ стр.134. Эта форма сменяется другой формой. Когда девочка замечает, что происходит, трижды накатывает волна звуков низкого тона, издаваемая щипковым инструментом, и начинается "песнь дороги " в исполнении этого инструмента.
Эпизод дождя. Дурга кружится, распустив волосы. Брат, спрятавшись под деревом, беззвучно зовет ее. Звучит колоритная музыка, но рядом с ней возникает шум ветра, дождя и грома. Эти звуки вступают в диалог с музыкой и уже не несут значения неопределенной реальности, а становятся знаком грозных, неподвластных человеку сил, которые таит в себе хаотичное множество. Будь оно морем прекрасных лотосов или бушующей стихией. Возвышенная грозная реальность дает о себе знать, когда девочка, обнимая брата, уже уговаривает стихию: "Дождик-дождик, перестань". Дважды ее голос прерывается беззвучным чиханием, а музыка играет и дождь шумит. Чихание без звука, как и ругань без слов, как и грубость матери без реальных звуков происходящего, должно наполнятся другим смыслом нежели тот, который придает ему действительность бытового события. В данном случае – это символ надвигающейся трагедии, которую предвещает хаос.
Полнота бытия принимает в себя все: и трагедию, и радость, и жизнь, и смерть – все становится ее мерой и утверждается как бытие и космос. В бушующую ночь Дурга протягивает руки к матери, не смыкающей глаз у ее постели, но голос ее не слышен. Только буря шумит, пробравшись уже и в дом. Этот шум удостоверяет картины хаоса, а человеческие чувства лучше всего удостоверяет музыка. Рыдание скрипки – это кульминация чувств. Это плач души. Он возвращает душу к жизни. Вместе с душой рождается весь мир, так как это описывал Плотин (см. выше).
То же самое делает логическая интуиция. Вслед за схематичными подражательными действиями человек втягивается в определенный ритм. Этот ритм уже оказывается живым. Он порождает музыку (или ее аналог: слова, мысли, стихи...). Музыка мало того, что удостоверяет движение, она еще пробуждает чувства и выражает их. Поток, чувств, в свою очередь, удостоверяется в картине (в нашем случае в образе Дурги), действиям которой подражал мальчик. (Другой пример: мерея шагами пространство, человек получает о нем представление в образах ландшафта. Очень важное значение в рождении таких образов имеет перестук колес). Действия, совершаемые в определенном ритме по образцу, обладают холодной обезличенностью и отстраненностью ритуала. Ритуал порождает мир. Мир, порождаемый в определенном порядке, становится космосом. Музыка сфер удостоверяет его картину. Мальчик отправляется в путь по дороге. И его ритмичный шаг возвращает ему сестру, как сердце мира, как его центр. В этом центре лежит жертва, в подражание которой создан космос. Жертва ощущается как огонь в груди. Этот жертвенный огонь любви разворачивает в ритмическом действии картину мира, удостоверяя ее в осмыслении (или в какой-либо художественной форме), таким образом, все приобщая к своей горячей любви.
Оба эти варианта взаимно удостоверяют друг друга в игре. Еще видим, что мир является нам в форме символа. Символа божественной жертвы, а также, что он, видимый и невидимый управляется одним универсальным законом, который в физике формулируется, как Е = mC2.
© 2009 Marianna Schwartz. All Rights Reserved